О трёх незабываемых беседах с И.В. Курчатовым
молодого сотрудника, ныне профессора и заслуженного
деятеля науки Р Ф А.А. Тяпкин ( июль 2002 года )
2.
Второй разговор непосредственно с И. В. Курчатовым произошёл в его кабинете в один из последних дней февраля 1953 года. В связи с подписанным им приказом о переводе многих сотрудников сектора М.С. Козодаева в так называемую Гидротехническую Лабораторию, находящуюся около деревни Ново-Иваньково в пяти километрах от пристани “Большая Волга”. Здесь в декабре 1949 года был введен самый крупный тогда в мире ускоритель, так называемый синхроциклотрон, на энергию пучка протонов 480 МэВ. Двое из сектора Козодаева, А. И. Филиппов и я не расписались в приказе и попросили И. В. Курчатова принять нас.С самого начала беседы с нами Игорь Васильевич стал объяснять нам о больших научных перспективах, открывающихся перед нами в исследованиях на этом ускорителе. Затем он спросил, а знаем ли мы, чем сейчас занимается создатель первого в мире уранового реактора Энрико Ферми?
Мы ответили, что экспериментальными исследованиями на недавно
построенном в Чикаго ускорителе на энергию протонов 450 МэВ.,- “Хорошо, что знаете. Но великий Ферми этим занялся только потому, что в этих экспериментальных исследованиях есть серьёзная надежда окончательно выяснить природу самих ядерных сил и я как создатель первого уранового реактора на Евро-Азиатском континенте должен был бы заняться той же важнейшей проблемой и вместе с вашим шефом Михаилом Силычем и с Бруно Понтекорво, засучив рукава, попытаться на имеющемся у нас ускорителе при большей энергии существенно дополнить важнейшие исследования, начатые великим Ферми, но это невозможно, так как на мне висит новое правительственное задание” - при
последних словах Игорь Васильевич похлопал себя по шее.Как позже выяснилось, в августе этого года в Советском Союзе под руководством Курчатова было проведено первое в мире испытание водородной бомбы, после которого окончательно рухнула монополия США.
Затем нам удалось разъяснить Игорю Васильевичу, что мы на ускорителе в Гидротехнической лаборатории побывали еще в конце декабря 1949 года, а сначала 1951 года постоянно ведём исследования на этом ускорителе, которые в этом году пришлось прервать только в связи с начавшейся реконструкцией его для повышения энергии протонов до 680 МэВ, которая должна закончиться к концу этого года.
- Тогда в чём же дело, почему вы не расписались в моём приказе? – спросил Игорь Васильевич.
Мы ответили:
- Что по многим причинам мы хотели бы продолжать работать в ГТЛ у М.Г.Мещерякова, оставаясь в прежнем статусе командированных из ЛИПАН от И.В. Курчатова. Во-первых для того, чтобы более надежно сохранять имеющуюся у нас московскую жилплощадь в домах при ЛИПАН и соответственно московскую прописку.
- Но самое главное, - начал говорить я об основном мотиве нашего уклонения от приказа, - мы категорически не хотели бы поступать в полное подчинение к директору ГТЛ Мещерякову, потому что, Игорь Васильевич, Ваш ученик Михаил Григорьевич ни на йоту не усвоил Вашего стиля руководства.
- Что же вы имеете в виду, говоря о различии в наших стилях руководства, - попросил меня уточнить Игорь Васильевич.
- А то что Вы беспокоитесь за все участки руководимой Вами работы, думаю, что и Мещеряков придерживался сначала того же стиля руководства, пока создавался сам ускоритель, но теперь, когда начались исследования на этом уникальном ускорителе, проводимые различными группами под руководством четырех старших ученых, то Мещеряков как директор ГТЛ принял совсем другой стиль
руководства и стал беспокоиться только за руководимые им непосредственно исследования: он взял для своей группы самый лучший выведенный пучок протонов, а для группы своего заместителя В. П. Джелепова он выделил самый широкий и по углам, и по энергетическому разбросу нейтронный пучок, а московской группе М.С. Козодаева предложил заниматься гамма-квантами от распада недавно открытых в США нейтральных пи-мезонов, и затем для группы итальянца Бруно Понтекорво специально создал выведенный пучок отрицательных пи-мезонов, отличающийся ничтожной интенсивностью.- Интенсивность пучка следует ,конечно, повысить до приемлемой, но то что пучок пи-мезонный, я полагаю, что Понтекорво сам пожелал его иметь для своих исследований, - заметил Игорь Васильевич и затем спросил: - А на каком пучке ставит эксперимент Ферми, вам известно?
- На пи-мензонном, - ответил я.
- Вот, видите, а у Ферми, я уверен, была возможность выбрать на чикагском ускорителе любой пучок. А он выбирает малоинтенсивный пучок вторичных частиц – пи-мезонов. И это неслучайно. Это называется научной ориентацией, чутьё учёного заставляет обрекать себя на трудный эксперимент в ожидании принципиально новых физических результатов…” - так изложил нам Игорь Васильевич своё понимание этого непростого вопроса, когда физикам приходится добровольно обрекать себя на сложные условия эксперимента.
И действительно вскоре из Америки пришли сведения о том, что в конце 1952 года Э. Ферми в своем первом эксперименте по физике высоких энергий при исследовании взаимодействия пи-мезонов с протонами открыл первый резонанс, так называемый изотопический квадруплет. Это открытие Э. Ферми знаменовало целое новое направление поисков нестабильных состояний, которые дали важную информацию для построения систематики элементарных частиц.
Возвращаясь к нашему разговору в кабинете И. В. Курчатова, отмечу, что эту беседу академик закончил такими словами:
- Постойте, молодые люди, но если Мещеряков такой, как Вы говорите, и всё гребёт под себя, а я направил туда в ГТЛ его первым заместителем Вашего шефа Козодаева, а он человек мягкий и деликатный: я ведь его хорошо знаю с ленинградских времен, он неспособен к расталкиванию локтями и вообще неспособен к жесткой борьбе с карьеристами, то на кого же ему надеяться, как не на Вас, молодых и способных сотрудников, решительных и дерзких в своих стремлениях и поступках. Простите за откровенность, но от Вашей просьбы, остаться под крылом ЛИПАН, всё же попахивает изменой своему шефу Козодаеву.
- Да, но при этом мы облегчаем задачу нашему шефу, поскольку освобождаем его от непосильной проблемы защищать нас от произвола директора ГТЛ и одновременно сохраняем верность своему директору академику Курчатову, - сделал я последнюю попытку оправдать нашу просьбу.
- Но это вы уж слишком мудрёно выдали неподчинение моему приказу за
сохранение верности директору. Так что, давайте, не мудрите и отправляйтесь на Волгу, к концу года после реконструкции там возникнут новые возможности и использовать их - это большая честь и ответственность для молодых ученых, поскольку вам предстоит участвовать в соревновании с самим Энрико Ферми и другими выдающимися учёными Америки. Я могу только позавидовать Вам! А Мещерякова всё же не следует бояться. Его всегда можно поправить, пока наверху правят разумные люди… ” - так объявил нам своё решение И. В. Курчатов.
И действительно это было мудрое решение, что было осознано нами уже в
ближайшие же годы. После сенсационного объявления о нашем первом в мире ускорителе на энергию протонов 680 МэВ в Советский Союз летом 1955 года пожаловала большая делегация иностранных физиков, большую часть из которых составляли американские экспериментаторы. В большом зале ФИАН состоялись доклады дубненских физиков, теоретики тем временем собрались у доски в зале напротив и обсуждали свои проблемы. Из американских физиков отмечу известных экспериментаторов Вольфганга Пановского и Джека Штайнбергера, за работами которых я внимательно следил, Эмилио Сегре и Оуэна Чемберлена, которые вскоре прославились открытием антипротона, из известных теоретиков Виктора Вайскопфа и Фримена Дайсона. На другой день вся делегация прибыла в нашу Лабораторию для осмотра синхроциклотрона.
А уже в следующем 1956 году по предложению И. В. Курчатова на базе нашей Лаборатории и соседней Электрофизической лаборатории АН, где тогда создавался крупнейший кольцевой ускоритель протонов на энергию 10 ГэВ, был организован международный центр социалистических стран по исследованиям в области ядерной физики - Объединённый Института Ядерных Исследований, а место его расположения получило название - город Дубна по одноимённой протекающей рядом речке.
Так что мы искренне благодарны Игорю Васильевичу за принятое им тогда феврале 1953 г. волевое решение, определившее всю дальнейшую нашу судьбу!
В качестве послесловия к этой беседе хочу еще рассказать о состоявшемся буквально на следующей неделе разговоре с академиком Л. А. Арцимовичем, в котором я получил очень важную информацию о М. Г. Мещерякове. Арцимович в нашем корпусе выступал с докладом о жесткой фокусировке в кольцевых ускорителях, предложенной американской группой М. Ливингстона. Во время обсуждения доклада А. М. Будкер начал критиковать эту идею американских учёных. Я тогда вышел к доске и стал помогать докладчику защищать предложенную идею от необоснованной критики и заодно напомнил, что в конце 1952 г. еще до прихода американского научного журнала мне удалось расшифровать краткое сообщение об этой идее американского корреспондента в популярном журнале, используя опубликованную в 1951 г. в УФН статью академика Л. П. Капицы об обращенном маятнике, в которой было показано, что при вибрации точки подвеса при некоторых частотах появляется устойчивость и в верхнем положении центра тяжести. Я переложил эту задачу для магнитной системы кольцевого магнита и получил в ней параметрическую устойчивость жесткой фокусировки. Так что
жесткая фокусировка есть общее следствие параметрических колебаний.После окончания семинара я проводил Льва Андреевича к выходу из корпуса и пока ждали на улице вызванную им машину продолжили разговор.
Арцимович сказал мне, что в декабре Курчатов ознакомил его с письмом, подписанным Козодаевым и Тяпкиным, в котором помимо объяснения принципа жесткой фокусировки, предложенного американскими учёными, было и совершенно новое предложение о сверхжесткой фокусировке в знакопеременной магнитной системе с постоянными полями и, что это представляет очень заманчивую идею - инжектировать частицы в систему при больших магнитных полях. Я поблагодарил его за то, что он обратил внимание на эту идею и рассказал ему, как проходило недавно предложенное И. В. Курчатовым обсуждение нашего письма на заседании секции в кабинете министра Среднего машиностроения и как ФИАН-овские специалисты по ускорителям фактически отказались обсуждать идею сверхжесткой фокусировки.
А потом я рассказал ему, как на прошлой неделе мы с А. И. Филипповым были у И. В. Курчатова, и как я рискнул пожаловаться ему на М. Г. Мещерякова, и что к моему удивлению он не прервал меня перечислением прошлых заслуг Мещерякова.
- А чему тут удивляться, разве вы не знаете, что у Игоря Васильевича большие претензии к вашему Мещерякову по поводу его поведения накануне первого испытания в августе 1949 года? - спросил меня Лев Андреевич.
- Нет, ничего не знаю. Вы нам на лекциях ничего об этом не говорили, - ответил я в некотором замешательстве.
- Но на лекциях студентам об этом и неуместно было говорить. Об этом можно было узнать только из бесед с участниками испытания… Ведь вашему Мещерякову Игорь Васильевич построил за оборонные деньги самый крупный в мире ускоритель и все для того, чтобы он, как единственный советский физик, побывавший в 1945 г. на испытаниях американской атомной бомбы, засвидетельствовал бы своё благосклонное отношение к оценке результатов предстоящих испытаний нашей бомбы. А он вместо этого стал интриговать Курчатова и этого Игорь Васильевич никогда не простит Михаилу Григорьевичу! *
А теперь поясню, почему мы были так не уверены в первом испытании. Потому что Л. П. Берия потребовал, чтобы в первом испытании использовался
тот взрывной механизм для сближения плутониевых долек, который достала его разведка. А это, по нашему мнению, мог оказаться забракованный вариант и потому оказался плохо охраняемым. Вот поэтому мы привязали скот и поближе, чтобы хотя бы ближние сгорели даже при ослабленном взрыве. Но прошедшие испытание превзошли самые лучшие ожидания. Так рассказал мне Л.А. Арцимович о той волнительной обстановке перед первым испытанием._____________________
* Об этой фразе я вспомнил позднее, когда Бруно Понтекорво в декабре 1955 г. поехал к И.В.Курчатову жаловаться на интригу, организованную против него М.Г.Мешеряковым при встрече с четырьмя молодыми английскими учеными. Поэтому я подумал, что этот визит, скорее всего, закончиться сменой директора в нашей Лаборатории. Но окончательно мне это стало ясно только через несколько лет после разговора с директором созданного тогда ОИЯИ. Как-то я рассказал Д.И.Блохинцеву о партийном собрании нашей лаборатории, проходившем в марте 1953 года, а Дмитрий Иванович дополнил мой рассказ таким воспоминанием: “В тот день как будущий директор создаваемого в Дубне Международного научного центра я принимал секретаря партии тов. Аристова Аверкия Борисовича и знакомил его со всеми объектами, которые войдут в создаваемый институт. Прощаясь с ним у ворот вашей Лаборатории, я спросил, а как нам быть с директором Лаборатории Ядерных Проблем?” и получил такой исчерпывающий ответ: “А что вам не ясно? Для нас в ЦК всё предельно ясно: как его можно оставлять директором Лаборатории в Международной организации, если он не смог сработаться всего
с одни известным иностранцем Бруно Понтекорво”. И этот ответ секретаря партии слышали все, кто был в сопровождающей группе из городского руководства.