Свои зарубежные впечатления о немецкой науке Ломоносов выразил так: “Те же люди, да не те, какая бесконечная разница между образованным человеком и необразованным!”
При этом первые два с половиной года русские студенты учились в Марбурге у знаменитого в то время учёного Христиана Вольфа, про которого говорили, что он знает всё на свете. И действительно, Вольф вёл занятия по философии и логике, механике и оптике, математике и архитектуре.
В Марбурге было много, естественно, немецких студентов. Они носили цветные бархатные камзолы, пудреные парики, белые чулки и башмаки с блестящими пряжками. Были они задиристы: чуть что – пускали в ход кулаки, а то и шпаги, пытались они задирать и русских, но скоро отстали, отведав крепких кулаков Ломоносова.
Профессор Вольф хвалил “петербургских руссов” и относился к ним по-отечески. Он писал в Петербург: “Виноградов и Ломоносов начинают уже говорить по-немецки и довольно хорошо понимают, о чём говорится”.
Небольшое отступление: Дмитрий Иванович Виноградов, получивший прекрасное химическое образование, после нескольких лет труда разработал рецепт русского фарфора, не уступающего китайскому или саксонскому фарфору, считавшихся в то время дороже золота, рецепт изготовления которого считался большой государственной тайной.
На основании рапорта Ломоносова в Академию наук от 15-го октября 1738-го года можно представить, как выглядел его учебный день:
– утром с 9 часов до 10 – занятия экспериментальной физикой,
– с 10 до 11 – рисованием,
– с 11 до 12 – теоретической физикой,
– 12 до 3-х часов дня – перерыв на обед и короткий отдых,
– с 3-х до 4-х часов – занятия метафизикой,
– с 4-х до 5-ти – занятия логикой.
Если сюда добавить уроки французского языка, фехтования, танцев, а также самостоятельную работу Ломоносова в области теории русского стиха, то огромная загруженность Ломоносова в Марбурге станет очевидной.
Большая учебная нагрузка сама по себе не представляла для Ломоносова непреодолимой трудности. Он занимался легко, недаром в письмах к барону Корфу Вольф постоянно выделяет Ломоносова среди других студентов: “У г.Ломоносова, по-видимому, самая светлая голова между ними…”, “Более всего я ещё полагаюсь на успехи г.Ломоносова…”
Зарубежная жизнь русских студентов не складывалась гладко: Академия нерегулярно высылала жалованье своим студентам, личная жизнь также требовала и времени, и дополнительных расходов.
Известно, что через несколько дней после прибытия в Марбург Ломоносов поселился в доме вдовы – Екатерины-Елизаветы Цильх. Покойный муж её, Генрих Цильх, был человеком уважаемым и солидным – пивоваром, членом городской думы и церковным старостой. Но достаток семьи был в прошлом – от него осталось двое детей: дочь Елизавета-Христина и сын Иоганн. Дочери в начале ноября 1736-го года было шестнадцать лет. Девушка приглянулась двадцатипятилетнему студенту, в результате, в книгах марбургской реформатской церкви сохранилась следующая запись:
“6 июня 1740 года обвенчаны Михаил Ломоносов, кандидат медицины, сын архангельского торговца Василия Ломоносова, и Елизавета-Христина Цильх, дочь умершего члена городской думы и церковного старосты Генриха Цильха”.
8 ноября 1739-го года у М.В. Ломоносова и Елизаветы Цильх (1720-1766) родилась дочь, которую крестили в церкви реформатской общины с именем Екатерина-Елизавета. В декабре 1741-го года в Марбурге у Ломоносова родился сын, названный при крещении Иваном. Он умер через два месяца.
Бывали времена, когда Ломоносову не хватало средств на пропитание. Будучи в Германии, в одном из писем на Родину он жаловался: “Нахожусь болен, и при том не только лекарство, но и дневной пищи себе купить на что не имею, и денег достать взаймы не могу”.
Вольф скоро заметил неладное и искренне обеспокоился финансовым положением, в котором оказались его подопечные: в письме в Академическую канцелярию он просил напомнить Ломоносову, Виноградову и Рейзеру, чтобы они были более бережливыми и остерегались делать долги.
Вскоре они получили инструкцию от Академии, где, в частности, предлагалось “учителей танцевания и фехтования” “более не держать”, “не тратить деньги на наряды”, не делать долгов и обходиться в пределах назначенной им годовой стипендии.
После более чем двух с половиной лет учёбы в Марбурге русские студенты переехали во Фрейберг.
Вот какую оценку учёбы русских студентов в Марбурге дал проректор университета Вольф: “…мне остаётся только ещё заметить, что они время своё провели здесь не совсем напрасно. Если, правда, Виноградов, со своей стороны, кроме немецкого языка, вряд ли научился многому, и из-за него мне более всего приходилось хлопотать, чтобы он не попал в беду и не подвергался академическим взысканиям, то я не могу не сказать, что в особенности Ломоносов сделал успехи и в науках: с ним я чаще беседовал, нежели с Рейзером, и его манера рассуждать мне более известна. Причина их долгов обнаруживается лишь теперь после их отъезда. Они через меру предавались разгульной жизни и были пристрастны к женскому полу. Пока они сами были ещё здесь налицо, всякий боялся сказать про них что-нибудь, потому, что они угрозами своими держали всех в страхе. Отъезд их освободил меня от многих хлопот…”
Профессор уплатил долги уезжающих студентов, после чего написал: “Когда они увидели, сколько за них уплачивалось денег…, только они стали раскаиваться и не только извиняться передо мною, что они наделали мне столько хлопот…”
Во Фрейберге руководить учёбой русских студентов стал профессор Генкель, который “был прямой противоположностью Вольфу: уступал в широте научных интересов, обладал тяжёлым характером и отличался мелочным деспотизмом в общении со своими студентами” (Евгений Лебедев “Михаил Васильевич Ломоносов”).
Про Генкеля через многие годы, анализируя его жизнь и деятельность, академик В.И.Вернадский писал: “Генкель был химик старого склада, без следов оригинальной мысли, сделавший, однако, ряд верных частных наблюдений…”
Генкель в точном соответствии с инструкциями Академической канцелярии выдавал им денежное содержание, нанимал учителей для них, заказывал им одежду. При этом “резкое сокращение денежного содержания само по себе (с четырёхсот до двухсот рублей в год на каждого), а также система мелочной опеки…, холодный педантизм Генкеля, его высокомерное обращение со студентами – всё это вместе взятое у Ломоносова, человека открытого и непосредственного, начинало вызывать протест, нараставший день ото дня” (Евгений Лебедев).
Гордостью Генкеля была его химическая лаборатория. В то время многие высшие учебные заведения не имели собственных лабораторий. Эта лаборатория служила учебной, производственной и экспериментальной базой. Ломоносов оценил значение экспериментальной базы для исследовательской работы, и по возвращении в Россию упорно добивался постройки химической лаборатории при Академии наук.
Взаимная неприязнь Генкеля и Ломоносова нарастала. Примирение между ними стало невозможным. Если Ломоносов прекрасно понимал истинные мотивы вражды Генкеля, знал потолок его возможностей как учёного и педагога, то профессор не понимал и не хотел понимать, что
движет его самолюбивым и беспокойным студентом, не знал и не хотел знать, куда устремлена его творческая мысль.Генкель встречал в штыки любые новые варианты решений тех или иных химических и инженерных задач, которые рождались в голове Ломоносова, видя в них только одно: нежелание русского студента работать по его, Генкеля, методе, и объяснял это врождённой строптивостью, а также предосудительным стремлением легко и быстро достичь высокого положения в науке.
Несмотря на конфликт с Ломоносовым, Генкель отмечал: “Господин Ломоносов, довольно хорошо усвоивший себе теоретически и практически химию, преимущественно металлургическую, а в особенности пробирное дело, равно как и маркшейдерское искусство, распознавание руд, рудных жил, земель камней и вод, способен основательно преподавать механику, в которой он, по отзывам знатоков, очень сведущ”.
Ломоносов же, окончательно убедившись в полной бесполезности и невыносимости своего дальнейшего пребывания во Фрейберге, в начале мая 1740-го года решил покинуть европейски известного специалиста (Е.Лебедев “Михаил Васильевич Ломоносов”)
М.В.Ломоносов так описывал пребывание студентов за рубежом: “Отправленные в Германию трое вышепоказанные студенты, приехав в город Марбург, обучались у славного профессора Волфа математики и физики, а химии начало положили у других. И двое российских обучались немецкому языку и во французском положили начало.
Между тем для весьма неисправной пересылки денег на содержание претерпевали нужду и пришли в долги. Хотя Шумахер получал на них определенную из Статс-конторы сумму тысячу двести рублев вперед на целый год, отправленным им из Марбурга в Фрейберг для обучения рудных дел определил жалованья только по полтораста рублев, обещанных наперед тамошнему советнику Генкелю за обучение их химии тысячи двухсот рублев не прислал же, почему Генкель присылаемые студентам на содержание деньги стал удерживать за собою, чего они не могли вытерпеть и стали просить своего пропитания, требуя справедливости.
Но он с великою запалчивостию в деньгах отказал, а их вон от себя выслал. В таковых обстоятельствах Ломоносов отъехал в Марбург к Волфу как к своему благодетелю и учителю. Рейзер и Виноградов, долго скитаясь, наконец нашли покровительство у графа Кейзерлинга, который их и снабдевал несколько времени”.
Учёба и пребывание Ломоносова во Фрейберге принесли свои научные результаты: он посылает в Академию две новые диссертации, одну по физике, другую по химии.
Мало того, в этот период, в конце 1739-го года Ломоносов направляет в Российское собрание при Академии наук знаменитое “Письмо о правилах Российского стихотворства”. Но Ломоносов не ограничился теорией, а направил патриотическую “Оду на взятие Хотина”.
Много лет спустя В.Г.Белинский писал, что с “Оды на взятие Хотина” Ломоносова “по справедливости должно считать начало русской литературы”.
В результате ссоры с Генкелем Ломоносов покинул Фрейберг, ушёл без денег. “Сколько опасностей и нужды я претерпел в пути, − рассказывал Ломоносов, − мне самому страшно даже вспомнить”.
Одна из опасностей заключалась в следующем: по дороге, в мае 1740-го года русский студент присоединился на одном из постоялых дворов к весёлой подвыпившей компании. Прусский офицер вербовал деревенских парней добровольцами в армию. Точнее сказать, спаивал, чтобы бесчувственными отвезти в ближайшую к деревне военную крепость Везель. Там они очнутся уже солдатами прусского короля. Крепкий молодой человек высокого роста очень понравился вербовщику, так Ломоносов оказался в прусской армии.
Естественно, Ломоносов решил бежать из крепости. За попытку побега жестоко карали, били палками, а то и отрезали нос или уши. И всё же он решил бежать.
Однажды ночью, когда все, кроме часовых заснули, Ломоносов выбрался через окно, перелез через крепостной вал, переплыл под водой глубокий ров, преодолел ещё один вал и ещё один ров, наконец, – частокол и оказался в поле.
Пройдя две-три версты, услышал, что в крепости грохнул выстрел – сигнал тревоги. Его хватились. В поле скакал всадник – погоня. Ломоносов побежал к уже близкой границе между Пруссией и Вестфалией, пересёк её и оказался в безопасности.
В октябре месяце 1740-го года Ломоносов опять в Марбурге, в доме у тёщи. Он изыскивает пути возвращения в Россию и 5-го ноября пишет письмо в Академию, где, частности, подчёркивает, что он не прерывал свои научные занятия: “В настоящее время я живу инкогнито в Марбурге у своих друзей и упражняюсь в алгебре, намереваясь применить её к химии и теоретической физике”.
Академическая канцелярия после получения письма Ломоносова высылает ему приказ (повторный) о возвращении в Петербург, а Вольф получает вексель на сто рублей для Ломоносова и просьбу, в случае необходимости, одолжить Ломоносову ещё некоторую сумму.
В мае 1741-го года Ломоносов из города Любека на корабле отплывает в Россию.
За время пребывания в Германии “Ломоносов не столько приобрёл определённую сумму знаний чужой науки, сколько творчески переработал эти сведения, по необходимости переводя их в новое качество. Первым обратил на это внимание Радищев: “Если бы силы мои достаточны были, представил бы я, как
постепенно великий муж водворял в понятие своё понятия чуждыя, кои, преобразовавшись в душе его и разуме, в новом виде явилися в его творениях или родили совсем другие, уму человеческому доселе недоведомые” (Евгений Лебедев).